Неточные совпадения
И так как за эту
мысль никто не угрожал ему шпицрутенами, то он стал развивать ее
дальше и
дальше.
Мысли эти томили и мучали его то слабее, то сильнее, но никогда не покидали его. Он читал и думал, и чем больше он читал и думал, тем
дальше чувствовал себя от преследуемой им цели.
Его обрадовала
мысль о том, как легче было поверить в существующую, теперь живущую церковь, составляющую все верования людей, имеющую во главе Бога и потому святую и непогрешимую, от нее уже принять верования в Бога, в творение, в падение, в искупление, чем начинать с Бога,
далекого, таинственного Бога, творения и т. д.
«Я имею право гордиться обширностью моего опыта», — думал он
дальше, глядя на равнину, где непрерывно, неутомимо шевелились сотни серых фигур и над ними колебалось облако разноголосого, пестрого шума. Можно смотреть на эту бессмысленную возню, слушать ее звучание и — не видеть, не слышать ничего сквозь трепетную сетку своих
мыслей, воспоминаний.
На Театральной площади, сказав извозчику адрес и не останавливая его, Митрофанов выпрыгнул из саней. Самгин поехал
дальше, чувствуя себя физически больным и как бы внутренне ослепшим, не способным видеть свои
мысли. Голова тупо болела.
Они иногда молчали по получасу. Ольга углубится в работу, считает про себя иглой клетки узора, а он углубится в хаос
мыслей и живет впереди, гораздо
дальше настоящего момента.
Иногда в ней выражалось такое внутреннее утомление от ежедневной людской пустой беготни и болтовни, что Штольцу приходилось внезапно переходить в другую сферу, в которую он редко и неохотно пускался с женщинами. Сколько
мысли, изворотливости ума тратилось единственно на то, чтоб глубокий, вопрошающий взгляд Ольги прояснялся и успокоивался, не жаждал, не искал вопросительно чего-нибудь
дальше, где-нибудь мимо его!
Дальше из окна видно, как золотится рожь, белеет гречиха, маковый цвет да кашка, красными и розовыми пятнами, пестрят поля и отвлекают глаза и
мысль от тетрадей.
Я уехал скорее в гордости, чем в раскаянии, и, поверь тому, весьма
далекий от
мысли, что настало мне время кончить жизнь скромным сапожником.
Проходя практически каждый географический урок, я переживаю угасшее, некогда страстное впечатление, какое рождалось с
мыслью о
далеких странах и морях, и будто переживаю детство и юность.
Его
мысль унеслась в
далекое прошлое, когда в этих самых комнатах шел пир горой — для других людей…
Дальше Лоскутов очень подробно развивал
мысль, что необходимо, на основании абсолютной субстанции духа, создать новую вселенскую религию, в которой примирятся все народы и все племена.
Выбравшись на берег, первое, что мы сделали, — разложили костер. Надо было обсушиться. Кто-то подал
мысль, что следует согреть чай и поесть. Начали искать мешок с продовольствием, но его не оказалось. Не досчитались также одной винтовки. Нечего делать, мы закусили тем, что было у каждого в кармане, и пошли
дальше. Удэгейцы говорили, что к вечеру мы дойдем до фанзы Сехозегоуза. Та м в амбаре они надеялись найти мороженую рыбу.
Дерсу замолчал. Он, видимо, обдумывал, что делать ему
дальше. Потом, как бы отвечая на свои
мысли, сказал...
Вчера Полозову все представлялась натуральная
мысль: «я постарше тебя и поопытней, да и нет никого на свете умнее меня; а тебя, молокосос и голыш, мне и подавно не приходится слушать, когда я своим умом нажил 2 миллиона (точно, в сущности, было только 2, а не 4) — наживи — ка ты, тогда и говори», а теперь он думал: — «экой медведь, как поворотил; умеет ломать», и чем
дальше говорил он с Кирсановым, тем живее рисовалась ему, в прибавок к медведю, другая картина, старое забытое воспоминание из гусарской жизни: берейтор Захарченко сидит на «Громобое» (тогда еще были в ходу у барышень, а от них отчасти и между господами кавалерами, военными и статскими, баллады Жуковского), и «Громобой» хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только губы у «Громобоя» сильно порваны, в кровь.
К
далекому прошлому
мысль его уж не обращается; оно исчезло из памяти, словно его и не было.
Основная тема моя была в том, как
дальше развить и вместе с тем преодолеть
мысль Канта, пытаясь оправдать возможность познания первореальности до рационализации, до обработки сознанием.
Теперь я с удовольствием, как всегда, смотрел на его энергичное квадратное лицо, но за монотонными звуками его речи мне слышался грудной голос нового словесника, и в ушах стояли его язвительные речи. «Думать» и «
мыслить»… Да, это правда… Разница теперь понятна. А все-таки есть в нем что-то раздражающее. Что-то будет
дальше?..
Русская религиозно-философская
мысль ставила по-иному проблему религиозной антропологии, чем католическая и протестантская антропология, и она идет
дальше антропологии патристической и схоластической, в ней сильнее человечность.
Но тот же верующий в прогресс
мыслит процесс бесконечным, не имеющим никакого конца во времени, а всякое грядущее совершенство считает подлежащим смене состоянием еще более совершенным, еще более
далеким.
Максим покачивал головой, бормотал что-то и окружал себя особенно густыми клубами дыма, что было признаком усиленной работы
мысли; но он твердо стоял на своем и порой, ни к кому не обращаясь, отпускал презрительные сентенции насчет неразумной женской любви и короткого бабьего ума, который, как известно, гораздо короче волоса; поэтому женщина не может видеть
дальше минутного страдания и минутной радости.
Раздумавшись
дальше, Тит пришел к
мысли, что Макар-то, пожалуй, и прав: первое дело, живет он теперь на доходах — лесообъездчикам контора жалованье положила, а потом изба за ним же останется, покосы и всякое прочее…
Не могу тебе дать отчета в моих новых ощущениях: большой беспорядок в
мыслях до сих пор и жизнь кочевая. На днях я переехал к ксендзу Шейдевичу; от него, оставив вещи, отправлюсь в Урик пожить и полечиться; там пробуду дней десять и к 1 сентябрю отправлюсь в дальний путь; даст бог доберусь до места в месяц, а что
дальше — не знаю.
Батенков привезен в 846-м году в Томск, после 20-летнего заключения в Алексеевском равелине. Одиночество сильно на него подействовало, но здоровье выдержало это тяжелое испытание — он и
мыслью теперь начинает освежаться. От времени до времени я имею от него известия. [Тогда же Пущин писал Я. Д. Казимирскому: «Прошу некоторых подробностей о Гавриле Степановиче [Батенькове]. Как вы его нашли? Каково его расположение духа? Это главное: все прочее — вздор». См.
дальше письма Пущина к Батенькову.]
Лихонин находился в том одновременно расслабленном и приподнятом настроении, которое так знакомо каждому человеку, которому случалось надолго выбиться из сна. Он как будто бы вышел из пределов обыденной человеческой жизни, и эта жизнь стала для него
далекой и безразличной, но в то же время его
мысли и чувства приобрели какую-то спокойную ясность и равнодушную четкость, и в этой хрустальной нирване была скучная и томительная прелесть.
А так как не могло быть ни малейшего сомнения в том, что я"увижу вновь"непременно и не
дальше, как вслед за сим, то
мысли мои невольно начали принимать направление деловое, реальное, которое немало помогло окончательному миротворению потуг стыда.
— Такова была и моя первоначальная
мысль, — сказал он, — Но что прикажете делать! Эти старые рутинеры… они никогда не видят
дальше своего носа!
И уже относились к драме этой как к чему-то
далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но
мысли бодры, и, говоря о своем деле, люди не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле, доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый голос, говорил...
«О чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить
мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь
дальше,
дальше…
Прошло еще пять минут, пока Ромашов, терзаемый этими мучительными и горькими
мыслями, решился двинуться
дальше.
А всему виной моя самонадеянность… Я думал, в кичливом самообольщении, что нет той силы, которая может сломить энергию
мысли, энергию воли! И вот оказывается, что какому-то неопрятному,
далекому городку предоставлено совершить этот подвиг уничтожения. И так просто! почти без борьбы! потому что какая же может быть борьба с явлениями, заключающими в себе лишь чисто отрицательные качества?
Почему на берегах Вороны говорили одно, а на берегах Прегеля другое — это я решить не берусь, но положительно утверждаю, что никогда в чембарских палестинах я не видал таких «буйных» хлебов, какие мне удалось видеть нынешним летом между Вержболовом и Кенигсбергом, и в особенности
дальше, к Эльбингу. Это было до такой степени неожиданно (мы все заранее зарядились
мыслью, что у немца хоть шаром покати и что без нашего хлеба немец подохнет), что некто из ехавших рискнул даже заметить...
Что было
дальше — я не помню. Кажется, я хотел еще что-то спросить, но, к счастию, не спросил, а оглянулся кругом. Вижу: с одной стороны высится Мальберг, с другой — Бедерлей, а я… стою в дыре и рассуждаю с бесшабашными советниками об «увенчании здания», о том, что людей нет,
мыслей нет, а есть только устав о кантонистах, да и тот еще надо в архиве отыскивать… И так мне вдруг сделалось совестно, так совестно, что я круто оборвал разговор, воскликнув...
Или тебе не должно вовсе предполагать, чтоб о тебе могли думать так же, как об этой вашей княжне какой-то, или ежели уж ты предполагаешь это, то предполагай
дальше, то есть что ты знаешь, что о тебе могут думать, но что
мысли эти так далеки от тебя, что ты их презираешь и на основании их ничего не будешь делать.
Я догадался, что этот голос принадлежал Володе, и мне доставила удовольствие
мысль, что я таки догадался, но в ответ ему я только слегка улыбнулся и пошел
дальше.
Совершенно дикая
мысль осеняет голову Александрова: «А что, если этот очаровательный звук и эта звездочка, похожая на непроливающуюся девичью слезу, и
далекий,
далекий отсюда только что повеявший, ласковый и скромный запах резеды, и все простые радости мира суть только видоизменения одной и той же божественной и бессмертной силы?»
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской
мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на ладью «Русской
мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала плыть
дальше, несмотря на то, что, по словам М.Н. Ремезова...
Нас охватил испуг. Какое-то тупое чувство безвыходности, почти доходившее до остолбенения. По-видимому, мы только собирались с
мыслями и даже не задавали себе вопроса: что ж
дальше? Мы не гнали из квартиры Очищенного, и когда он настаивал, чтоб его статью отправили в типографию, то безмолвно смотрели ему в глаза. Наконец пришел из типографии метранпаж и стал понуждать нас, но, не получив удовлетворения, должен был уйти восвояси.
Пусть он даже вовсе не думал тогда о заблудившихся путниках, как, может быть, не думает теперь сторож маяка о признательности женщины, сидящей на борту парохода и глядящей на вспышки
далекого белого огня, — но как радостно сблизить в
мыслях две души, из которых одна оставила за собою бережный, нежный и бескорыстный след, а другая принимает этот дар с бесконечной любовью и преклонением.
Он долго повторяет стихи под стук колес и потряхивание тарантаса. К этому времени тарантас тихонько спускается в дол и стучит по мосту, а
мысль седока так же тихо переползает
дальше.
«Очисти»! «очисти»! — машинально лепечет язык, а
мысль так и летает: то на антресоли заглянет, то на погреб зайдет («сколько добра по осени было — всё растащили!»), то начнет что-то припоминать — далекое-далекое.
Одна
мысль до краев переполняет все его существо: еще три-четыре часа — и
дальше идти уже некуда.
Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши
далекойЖивут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все
мысли их устремлены;
Всё слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.
— Ну, он говорит так: значит, будет на свете много самых лучших вер, потому что ваши деды верили по-вашему… Так? Ага! А наши деды — по-нашему. Ну, что же
дальше? А
дальше будет вот что: лучшая вера такая, какую человек выберет по своей
мысли… Вот как они говорят, молодые люди…
А на душе пробегали такие же смутные
мысли о том, что было там, на
далекой родине, и что будет впереди, за океаном, где придется искать нового счастья…
Матвею становилось грустно. Он смотрел вдаль, где за синею дымкой легкого тумана двигались на горизонте океанские валы, а за ними
мысль, как чайка, летела
дальше на старую родину… Он чувствовал, что сердце его сжимается сильною, жгучею печалью…
С этого дня Кожемякин зажил так, как будто поехал на розвальнях по зимней, гладко укатанной дороге.
Далёкий, однообразный путь бесцелен и наводит равнодушную дремоту, убаюкивая
мысли, усыпляя редкие, мимолётные тревоги. Иногда встряхнёт на ухабе, подкинет на раскате, — вздрогнет человек, лениво поднимет голову и, сонно осмотрев привычный путь, давно знакомые места, снова надолго задремлет.
— Пораженный, раздраженный, убитый, — продолжал Фома, — я заперся сегодня на ключ и молился, да внушит мне Бог правые
мысли! Наконец положил я: в последний раз и публично испытать вас. Я, может быть, слишком горячо принялся, может быть, слишком предался моему негодованию; но за благороднейшие побуждения мои вы вышвырнули меня из окошка! Падая из окошка, я думал про себя: «Вот так-то всегда на свете вознаграждается добродетель!» Тут я ударился оземь и затем едва помню, что со мною
дальше случилось!
— Нет, я ведь не в укор тебе говорю, — так, к слову пришлось… Теперь я понимаю, почему это было… А ведь сначала — право, даже смешно и вспомнить — я подумал, что ты обиделась на меня из-за урядника. И эта
мысль меня сильно огорчала. Мне казалось, что ты меня таким
далеким, чужим человеком считаешь, что даже простую дружескую услугу тебе от меня трудно принять… Очень мне это было горько… Я ведь и не подозревал, Олеся, что все это от бабушки идет…
Мне вообще сделалось грустно, а в такие минуты молодая
мысль сама собой уносится к
далекому родному гнезду.